Николай Шпыркович - Лепила[СИ]

— 11-

… — Ну, а кто же знал, что вы — ни при чем? А мои ребята натренированы подавлять даже предполагаемую опасность, саму возможность ее, это у них на уровне рефлекса. — Глаза сидевшего напротив капитана светились невинностью, лишь изредка вспыхивая веселыми искорками.

— Хорошо хоть, они стрелять на эту самую возможность не натренированы — проворчал я потирая, в общем–то, давно переставший болеть подбородок.

— Ну, не будь на вас белого халата — уже на полном серьезе задумался капитан. — в принципе, коридор больницы — это уже не жилое помещение, … хотя еще и не промышленная зона, будь вы одеты в нечто серо–голубое, … да при таком освещении, … могли бы и стрельнуть, — пожал он плечами, будто обсуждал сыгранную партию в преферанс: «будь у него семерка треф, да пойди он с нее — ну, мог бы мизер и срастись».

Я поежился, вспомнив свой «гуманитарный» голубой костюм, которым я жутко гордился, и на который в последний момент, уже перед выходом на коридор в ту ночь, набросил унылый белый халат, даже не застегнув пуговицы. Про себя я поклялся, что впредь буду ходить по больнице исключительно в нем, зимой же на улицу выходить в чем–нибудь клоунском — побольше там зеленого, малинового, оранжевого. Хотя кто его знает, какие там, у спецназа инструкции на счет боестолкновения на снегу зимой — может, как раз палить по всему, что на этом снегу выделяется, дабы враг не ускользнул.

— Хорошо все, что хорошо кончается — глубокомысленно произнес Семеныч, пальцами обеих рук обхвативший рюмку и всматривавшийся в ее глубины, будто надеясь рассмотреть там какие–то особо стойкие микроорганизмы, уцелевшие после безжалостного промывания недр емкости буржуазным напитком «Чивас Регал». Пустая коробка валялась рядом со столом, будто стреляный тубус от гранатомета «Муха», а капитан небрежным жестом достал из пакета второй, и судя по всему, не последний, «заряд». Первую бутылку он разлил единым махом — чтобы знакомство быстрей завязалось — пояснил спецназовец.

— Да мы уж вроде как знакомы — хоть и не за руку здоровались — язвительно ответил я капитану.

…В ту сумасшедшую ночь я пришел в себя от рывка за плечо, и очумел — в лицо мне зло уставился черный зрачок автоматного ствола.

— Ты, что ли, доктор? Помочь сможешь? — я ожидал какого угодно, только не этого вопроса. Продираясь сквозь муть, плавающую в мозгу и осторожно ощупывая языком прикушенную губу, я силился сообразить: а, чего, собственно, хочет от меня этот негр? Сфокусировав глаза, я с трудом, но все же понял, что нависшая надо мной фигура вовсе не выходец с Черного континента, просто лицо у него, как ныне водится, закрыто маской с прорезями для глаз.

— В чем? — с интонацией, достойной пьяного Семена Семеныча Горбункова, вопросил я.

— Бойцу моему, у него артерия повреждена.

— А рыжий? — постепенно приходя в себя, я глянул в сторону безжизненно распластанного тела.

— Хана твоему дружку… Слушай сюда, сука: если бойца моего не спасешь — он ткнул пальцем в сторону, где лежал Миха, — я тебя здесь рядом с ним положу, и скажу, что это ты в нас гранату бросить хотел, да кореша своего взорвал. Понял? — Он схватил меня за отвороты халата и приблизил мое лицо к своему, ощутимо дыша ненавистью через прорези маски.

— Пошел ты — вяло ответил я, что явно свидетельствовало о том, что в себя я полностью не пришел, и к «ситуации отношусь некритически» — этому здоровяку явно ничего не стоило и впрямь приговорить меня в коридоре родной больницы без суда и следствия, однако следующими словами, я, наверное, спас себе жизнь:

— А где больной?

— Лось, заноси Бурого — рявкнул, полуобернувшись к выходу, насевший на меня, аки медведь, по–видимому, командир этого подразделения. Через секунду, с сопеньем и некоторой суматошинкой в действиях двое таких же амбалов — гоблинов вволокли в коридор третьего парня в камуфляже. Еще один, забросив автомат за спину, прижимал тампон к шее раненого. Как же мне везет на ножевые в последнее время! Я встал, слегка пошатываясь, и едва снова не полетел на пол от толчка в спину:

— Работай, падла, спасай его!

— Не бейте его, он ни при чем — послышался слабый женский голос, я обернулся и с изумлением увидел, что Светка, с которой я уже мысленно распрощался, полусидит у стены, прижимая руку к животу.

— Это я, я одна виновата, я одна, он ни при чем — вновь и вновь повторяла она, жалобно глядя на нас. И кого мне теперь лечить? Судя по всему, все–таки солдата — Светка в сознании, а тот вон, хрипит.

Я мотнул головой, с ожесточением прогоняя противный звон в ушах, и пару раз глубоко вдохнул горький от сгоревшего тротила и пороха воздух, после чего скомандовал:

— Жгут! Галдевшие рядом солдаты затихли, и откуда- то, как по волшебству, в мою руку ткнулся свернутый в тугое кольцо жгут. Маску с раненого уже сорвали, так что в тусклом люминесцентном свете я увидел веснушчатое лицо, бледное от потери крови, приобретшее вдобавок, от освещения, жуткий лиловый оттенок. Рана шла как раз параллельно углу нижней челюсти. Омоновец, стоя на коленях с силой прижимал к ране бинт, но все равно между его пальцев туго выплескивалась кровь.

Я завернул руку раненого на голову, так, будто он собрался почесать правое ухо, после чего сильно растянул полоску жгута и перетянул шею ниже раны, перейдя на руку. Никогда раньше так не делал, а вот и пришлось.

— Отпускай потихоньку, — скомандовал я прижимавшему бинт омоновцу, тот медленно отпустил пальцы — края раны сочились кровью, но главное было сделано — артериальное кровотечение было остановлено.

— Тащите его наверх по лестнице, там спросите, куда дальше — вяло махнул я рукой, и, пошатнувшись, побрел к Светке. Опустившись рядом с ней на колени, я осторожно отвел ее руки от живота, и увидел на белом халате два уже знакомых мне пунктирных разреза с ореолом крови вокруг каждого. Расстегнув пуговицы, я обнажил уже слегка загоревший живот, ожидая увидеть глубокие раны, однако удивленно наморщил лоб, а затем губы мои непроизвольно расплылись в улыбке. Говорят, раньше медальоны и табакерки порой спасали жизнь особо везучим дуэлянтам. Табак Бояринова не нюхала, медальонов, по крайне мере, в области живота не носила, зато она сделала себе замечательный пирсинг — вставила в пупок кольцо из хирургической стали. В центре блестящего колечка зияла неглубокая ранка. Вторая, чуть поглубже, располагалась выше, однако и без зондового исследования было видно, что лезвие так и не пробило переднюю брюшную стенку. Только чем же он, гад, бьет, то есть бил, вилкой для барбекю, что ли? А, все равно, главное, что цела.

Светка взахлеб, давясь словами и рыдая, повторяла, что ее заставили, а я тут вовсе не причем.

Я подошел к командиру спецназовцев.

— Мне надо наверх — вашему солдату нужна помощь, да и ее — я кивнул в сторону Светки — тоже надо оперировать.

Про операцию я, конечно, слегка сжульничал, два — три шва, которые надо было положить моей медсестре, при всем желании тянули лишь на первичную хирургическую обработку. Но так она хоть переночует в нормальных условиях, с мыслями соберется, а так, начнут ее прессовать по полной программе, наболтает, будет потом расхлебывать.

Склонив голову к плечу, начальник элитного отряда поразмышлял лишь несколько секунд. Привыкший с ходу принимать решения он и сейчас моментально прикинул все варианты, в том числе, наверняка, и подразумевавший мое бегство с места преступления. Но, по–видимому, просчитав все: жизнь раненого бойца, слова свидетеля, мое поведение, и какие–то другие факторы, принял какое–то решение, и стянул с головы маску — на меня глянуло широкоскулое лицо. На лбу виднелись пятна белесоватой кожи, — такие бывают после ожогов кислотой, — кто–то, видать, метил ему в глаза, да не рассчитал — два льдисто серо–голубых бриллианта цепко взблескивали из глубоких глазниц. Учитывая, что скорость реакции у стоявшего передо мной человека, мало чем отличается от тигриной, а кислоту в глаза плещут редко с расстояния, превышающего метр, можно было лишь посочувствовать тому, кто на это решился. Стянув зубами перчатку без пальцев, он протянул мне руку, шириной с книгу «Диагностический справочник терапевта».

— Капитан Вербицкий, — по плотности кожа руки капитана практически не отличалась от ледеринового переплета вышеупомянутого справочника. — Какая нужна помощь?

— Анестезиолог Андросов — отрекомендовался я. — Девушку надо наверх поднять.

Капитан кивнул, и, отстранив меня, как пушинку поднял Светлану с пола. Безо всяких усилий он понес ее вслед за мной. По–моему, он мог нести Бояринову на одной руке, а второй поливать врагов из автомата. И отдача бы его не замучила. Остаток той ночи в моей памяти отложился смутно. Сыграли свою роль стресс и сотрясение мозга, уложившие меня потом на неделю в больничную койку в одну палату к злорадно хихикающему Сереге. Помню, как успокаивали больных, которых разбудила пальба и топот здоровенных мужиков в камуфляже и черных масках. Тех, кто решил, что на больницу напали террористы, мне совершенно не в чем винить. Потом еще была операция по сшиванию сонной артерии, к счастью, не перерубленной начисто, клинок лишь надсек ее с одной стороны. Хоть парень и потерял много крови, ее, по–видимому, в нем было на двоих — давление он держал, как и полагается бойцу спецназа — стойко. И хоть капитан, еще с одним омоновцем, с той же группой крови, что и у раненного, его звали, кстати говоря, вовсе не Бурый, а Валентин Сергеевич Бубликов предлагали свои услуги, мы обошлись своими запасами. Наркоз протекал спокойно, так что я вышел из операционной на свежий воздух — голова моя гудела, как колокол на пасхальную ночь, и увидел капитана, увлеченно рассматривавшем что–то на пару с местным ментом.